Петербургский сыск. 1874 год, апрель - Игорь Москвин

– Хорошо, хотя я не привык полагаться на чужие слова, – и быстро добавил, – вы не примите мои слова, как недоверие, просто привычка проверять все самому.

– Я не имею претензий, – неожиданно улыбнулся Колмаков, – сам из той же породы.

– Тогда, Константин Николаевич, я попрошу вас, не мешкая, как только доктор составит рапорт о вскрытии прислать не почтой, а с посыльным.

– Непременно, об этом можете не беспокоиться.

– Тогда с вашего позволения мы продолжим расследование в столице, там и гимназия, и отправитель телеграммы, видимо оттуда придётся тянуть ниточку.

Из—за рабочего стола поднялся хозяин.

– Иван Дмитрич, если мы поспешим, то успеем на пятичасовой поезд, ведь следующий будет только в одиннадцатом часу.

Каждый из сотрудников сыскного отделения думал о своём после прощания на вокзале, ехали почти половину пути, не разговаривая, пока не нарушил первым молчание Миша Жуков.

– Как вам кажется, – обратился сразу к сослуживцам. – справится исправник с заданием?

– Вполне, – с серьёзным выражением лица ответил Иван Иванович.

– Но…

– Константин Николаевич знает порученный ему уезд и, как своему, расскажут больше, чем нам.

Штабс—капитан подтвердил слова надворного советника кивком головы.

– Хорошо.

– Итак, господа, – Иван Дмитриевич опирался двумя руками о трость, – каковы соображения по данному делу?

– Я думаю, рано говорить, – начал неугомонный Миша.

– Рано, – перебил его Путилин, – но, чтобы двигаться далее, необходимо выбрать сторону.

– Направление, Иван Дмитрич, выбрано, – штабс—капитан сжал губы и продолжил, – вы верно заметили, что требует проверки Кронштадтская гимназия, не пропал ли кто из их учеников и квитанция, которую тоже стоит проверить. В данную минуту вижу только эти дорожки.

– Вы правы, – Путилин посмотрел на Орлова, – вот вы и займитесь Кронштадтом, а вы. Иван Иванович, квитанцией, – и он протянул надворному советнику бумагу серого цвета.

– А я? – Обижено вопросил Миша.

– Ты мне нужен на Морской.

– Иван Дмитрич, сегодня мне не поспеть в Кронштадт, – штабс—капитан смотрел на свои руки.

– Я на этом не настаиваю, займитесь с утра.

– Хорошо.

– А я думаю, – сощурил глаза надворный советник Соловьёв, – сумею узнать в ведомстве, откуда и главное кем послана телеграмма.

– Вполне возможно.

Уже на перроне Иван Дмитриевич пальцами правой руки медленно почесал нос.

– Вот что, господа, сейчас вас не смею задерживать, завтра у каждого из нас трудный день, ступайте—ка по домам, – на секунду замолчал, – меня предчувствие никогда не обманывало и вот в данную минуту мне кажется, что ещё не одно неприятное мгновение преподнесёт нам расследование. Ступайте и жду от каждого из вас известий, которые помогут нам в изобличении преступников.

– Преступников? – Не утерпел Жуков и вставил слово.

– Да, именно преступников, мне кажется их было не менее двух. Все, ступайте, – и повернувшись. Иван Дмитриевич, помахивая тростью, направился в сторону Обводного канала, где намеревался взять экипаж, чтобы следовать на Большую Морскую. Дома никто, кроме домработницы Глаши, не ждал, поэтому Путилин предпочитал проводить время в своём кабинете в сыскном отделении, считая, что там он приносит больше пользы, чем сидя в домашнем халате у камина с газетой в руках.

Глава пятая. Кронштадт и новые ниточки

Причал, с которого отходили суда в Кронштадт, находился напротив 8 линии Васильевского острова. Небольшое деревянное здание в два этажа, на первом светлая зала с буфетом для пассажиров первого класса и небольшая комната для второго.

Не смотря на размеры судна, оно тоже имело каюты для разных сословий. Те, кто побогаче получал места на верней палубе с большими стёклами и изумительным видом на залив.

Штабс—капитан прибыл к причалу за четверть часа до отправления. Суда отходили в Кронштадт каждые три часа, начиная с девятого часа утра и заканчивая шестью вечера. Василий Михайлович приобрёл билет, заплатив за место в первом классе, отсчитав шестьдесят копеек серебром. Неспешным шагом поднялся по трапу на пароход и остановился на открытой площадке, наблюдая за суетой на причале и судне. Ещё вечером посмотрел в адрес—календаре, что в Кронштадте только одна гимназия и любопытно было то, что «по Высочайшему Указу 10 февраля 1817 года дарованы гимназии сей особыя права и преимущества, состоящия в том, что ученики, окончившие курс учения в оной, поступают в гражданскую службу чином ХIVкласса, и при дальнейшем производстве в чины не подвергаются установленному указом 6 августа 1809 года испытанию».

Не каждое заведение, смотрел штабс—капитан на бурлившую у борта воду, имеет такие привилегии.

Инспектор тамошней гимназии статский советник Добронравов представал перед штабс—капитаном пока черным пятном с неизвестным характером и захочет ли он принять столичного сыскного агента? Тоже интересный вопрос.. Порой начальники заведений не то, что с неохотой, а с большим неудовольствием принимают полицейских чинов, считая, что приход тех ставит большое несмываемое пятно на репутации воспитанников.

Шли по заливу полтора часа и, несмотря на то, что апрельский ветер все—таки окутывал штабс—капитана холодными струями, Василий Михайлович не покинул палубу, а продолжал стоять, подняв воротник пальто и задумчиво разглядывая проплывающий берег.

Прибыли минута в минуту, чтобы не терять времени Орлов взял извозчика.

– Эх, барин, куда изволите?

– В мужскую гимназию, – сказал Василий Михайлович поудобнее усаживаясь в коляску.

– Извиняйте, – обернул голову возница, – это ту, что на Николаевском?

– А что здесь много мужских? – Удивлённо сказал штабс—капитан.

– Никак нет.

– Так что спрашиваешь?

Извозчик спрятал улыбку под густой бородой и Щёлкнул кнутом. – Пошла, родимая.

Ехать пришлось недолго, в начале пересекли канал Петровского дока, Обводный канал, потом по левую руку остался Гостиный двор, гудевший, как разбуженный улей, по правую деревянный собор Владимирской иконы Божьей Матери. Остановились у ворот трехэтажного жёлтого здания.

– Приехали, барин, – обернулся возница.

Орлов, молча, протянул извозчику пятиалтынный, сошёл с коляски, размял ноги и направился ко входу в гимназию.

Перед входом прохаживался то ли привратник, то ли местный дворник в сером камзоле, словно солдат на посту. Штабс—капитан обратился к нему.

– Послушай, любезный, где я могу найти господина Добронравова?

– Ивана Ильича или Сергея Фомича?

– Инспектора, – удивлённо остановился Василий Михайлович.

– Значит, Ивана Ильича. Он недавно здесь проходил с проверкой…

– Так, где я могу его найти? – Прервал словоохотливого собеседника штабс—капитан.

После того, как дворник объяснил, как найти инспектора, Василий Михайлович поинтересовался, кто же такой Сергей Фомич Добронравов.

– Он тут воспитателем служит. Прошу прощения, а вы кто будете? – Собеседник держал дверь за ручку, не пропуская штабс—капитана, выполняя роль цербера при гимназии.

– Сыскная полиция, – Орлов посмотрел в глаза дворнику, тот стушевался и отступил в сторону, пропуская штабс—капитана.

Господин Добронравов оказался мужчиной сорока пяти лет, с пышной шапкой темных волос. без единого седого волоска, улыбающимся лицом и детскими ямочками на щеках.

– Чем обязан? – после того, как штабс—капитан представился, произнёс Иван Ильич.

– Хотелось бы получить некоторые сведения об одном из ваших воспитанников.

– Любопытно, – с удивлением в голосе произнёс инспектор. – и чем наши воспитанники могут заинтересовать полицейское управление, притом сыскное?

– Служба такова, – на лице Василия Михайловича появилась улыбка, – видите ли, приходится проверять всяческие, даже самые нелепые, слухи, чтобы расследование вышло на прямую дорогу.

– Понимаю, присаживайтесь, господин Орлов.

– Василий Михайлович.

– Да. да, Василий Михайлович, присаживайтесь, – и указал на изящное кресло, оббитое коричневым бархатом, – так чем могу служить?

– Вы знаете всех своих воспитанников?

– Конечно.

– Вам знакома фамилия Мякотин или Мякатин?

– Да, – Иван Ильич кивнул головой, – в старшем классе учится Сергей Мякотин.

– Вы позволите с ним переговорить?

– С удовольствием, но, увы, это невозможно.

– Отчего? – Казалось. что штабс—капитан искренне удивился.

– Минуту, – Иван Ильич поднялся с кресла, приблизился к столу, открыл толстую тетрадь, полистал её и с обрадованным видом подошёл с какой—то бумагой к сыскному агенту.

Василий Михайлович взял бумагу, оказавшуюся телеграммой, – третьего дня мне принесла её госпожа Мякотина.